В нём звонко там, где сердца стук...
В нём звонко там, где сердца стук, зарянки пели, Зовя аккордами в подлунные миры, Не лето, пусть, в душе его, но нет метелей, Уж той безлунной с хладом мертвенным поры. Ведь он с улыбкой, пусть, наигранной и горькой, Себя сумятицей наполнив до краёв, Бредёт по снегу, разрумяненному зорькой, Соприкасаясь с бренной Вечностью её. Она же рядом, упокоившись под глыбой Хрустально-дымчатого скованного льда, Блаженной негой озорных полуулыбок Течёт в иные, уж без страсти, холода. Туда, где даль голубоглазая без склонов И острых выступов родительницы вод, Где пахнет мёрзлым сине-радужным паслёном, И мхами стылыми полуденный восход. Туда, где в окнах вечный день, иль ночь в полгода, Где после осени уныло и мертво… Он шёл по снегу ноздреватому под своды С ручьями будничными марта своего.
В нём звонко там, где сердца стук, зарянки пели, Зовя аккордами в подлунные миры, Не лето, пусть, в душе его, но нет метелей, Уж той безлунной с хладом мертвенным поры. Ведь он с улыбкой, пусть, наигранной и горькой, Себя сумятицей наполнив до краёв, Бредёт по снегу, разрумяненному зорькой, Соприкасаясь с бренной Вечностью её. Она же рядом, упокоившись под глыбой Хрустально-дымчатого скованного льда, Блаженной негой озорных полуулыбок Течёт в иные, уж без страсти, холода. Туда, где даль голубоглазая без склонов И острых выступов родительницы вод, Где пахнет мёрзлым сине-радужным паслёном, И мхами стылыми полуденный восход. Туда, где в окнах вечный день, иль ночь в полгода, Где после осени уныло и мертво… Он шёл по снегу ноздреватому под своды С ручьями будничными марта своего.